Умри стоя - Страница 3

Глеба всегда поражало жизнелюбие этого парня. Ни выбитые зубы, ни сломанные кости не могли унять тягу Толяна буквально ко всему, что хоть немного способно было подсластить существование в учебном лагере «Зарница». Преклов чрезвычайно быстро оправлялся от любого удара судьбы, каким бы тяжелым тот ни был и как бы часто ни повторялся. А каждая мало-мальски приятная ерунда производила на него такой эффект, что Толя мог дня два кряду пребывать в отличном расположении духа, пока очередной удар не пришибет эту маленькую эйфорию. Вот и сейчас, позабыв о замороженной проштопанной щеке и, как следствие, неконтролируемо текущих по подбородку слюнях, Толян улыбался, сжимая пальцами сладкую коричневую изюмину.

– Неправда, – отрезал Глеб и перехватил загребущую прекловскую ручищу. – Могу сменять на компот…

– Годится! – не раздумывая и не давая соседу договорить, выпалил Толян.

– …и джем, – невозмутимо закончил Глеб, кивнув на маленькую пластиковую баночку, запечатанную сверху фольгой.

– Э-э… – заколебался Преклов, переводя несчастный взгляд с джема на изюм и обратно. – Тогда половину компота.

– Лады.

Толян схватил кружку, сделал три больших глотка и под жизнеутверждающее «хе-хе-хе» принялся пересыпать изюм с брикета Глеба на свой.

В процедурный все явились сытые и довольные, как положено. Заедать пищевую массу бутербродом с двойным слоем джема оказалось весьма эффективно, мерзкий привкус почти не мучил. И полтора стакана яблочного компота пришлись как нельзя кстати. Глеб в очередной раз пожалел, что «медикаментозная профилактика» осуществляется только два раза в неделю, обычно в среду и субботу. По какой-то необъяснимой причине именно в день посещения процедурного кабинета рацион курсантов значительно улучшался, вплоть до того, что на столе иногда появлялись свежие фрукты и даже натуральное, ничем не разбодяженное мясо. В такие по-настоящему праздничные дни, как не раз уже замечал Глеб, процедура длилась чуть дольше, а привычные ощущения были чуть острее. Случалось это раз в месяц.

– По местам! – скомандовал Архангел второго ранга Лехов.

Курсанты без лишних проволочек закатали рукава и разложили свои тельца на блестящих холодным металлом анатомических кушетках.

Лехов в «Зарнице» пользовался непререкаемым авторитетом и у курсантов, и у сослуживцев. Жуткой наружности мужик, по габаритам не уступающий многим Палачам. Его шея, подбородок, нос и скулы были изуродованы ожогами, из-за чего казалось, что лицо Архангела до самых глаз укрыто багровой маской, почти сливающейся с темно-красным длиннополым мундиром. Едва шевелящиеся губы и скрежет имплантированного голосового синтезатора лишь усиливали эффект. Этот механический голос, глубокий и жесткий, заполнял собою все помещение, будто исходил не из одной точки, а рождался в самом воздухе, везде и сразу, заставляя попавшие в зону поражения тела дрожать и съеживаться.

Авторитет Лехова зиждился не только на звании, хотя и его было бы достаточно – мало кто из медиков дослуживался до Архангела, и уж совсем немногим Архангелам удавалось дожить до повышения ранга. Кроме этого, все в лагере знали, что Лехов самолично вынес из боя на могучих плечах не меньше сотни контуженых и потерявших конечности солдат, среди которых было немало штурмовиков и даже Палачей.

Глеб услышал о героическом прошлом Лехова два года назад от курсантов второй группы. Воспитатели и тем более сам Архангел никогда на этот счет не распространялись. Откуда факт биографии офицера стал известен второгодкам, Глеб не знал, но догадывался – от таких же второгодков годом ранее. А тем? Этот вопрос оставался без ответа. Но поставить заслуги Архангела второго ранга под сомнение он не мог даже в мыслях.

По уставленному кушетками и залитому светом ртутных ламп залу пошли курсанты медотрядов. Их темно-красная, цвета загустевшей крови форма резко контрастировала с белоснежным кафельным убранством процедурного кабинета, отчего создавалось впечатление, будто медики не идут, а невесомо плывут в этом лишенном оттенков стерильном пространстве. Они поочередно подходили к «пациентам», застегивали фиксирующие ремни и легким, отработанным до автоматизма движением вводили иглу внутрь имплантированного в левое предплечье катетера. Небольшой стальной кругляшок с черной резиновой точкой уже два года назад обосновался чуть ниже локтевого сгиба. Вживляемый катетер был первым, что обретал каждый прибывший в лагерь «Зарница». Только после этого курсант получал форму, паек и место в казарме.

Короткая игла прошла сквозь мембрану. Металлический цилиндрик, идущий от острого полого стержня легированной стали к эластичной трубке, уперся в шайбу катетера, повернулся и щелкнул, надежно соединив инструмент с веной. Медик нажал пару пиктограмм на сенсорном мониторе, и аппарат, тихонько загудев, наполнил трубку физраствором. Легкое покалывание охватило сначала руку, а затем и все тело.

Глебу нравилось это ощущение. Словно мириады крошечных иголочек прокатываются волнами снизу вверх и обратно. А потом мягкое, приятное тепло рождается в груди, разливается вокруг, наполняя мышцы спокойной, уверенной силой. Глаза смыкаются. Дыхание глубокое, размеренное. Теплее, теплее. Мускулы начинают мелко подрагивать. Жар усиливается. Он растет, как пламя на сухой траве. И вот уже темнота закрытых век расцветает красными прожилками, накаляется. Дрожь сотрясает тело. Багровые всполохи рвутся сквозь робкое мерцание. Сейчас, сейчас… Сильный резкий спазм пробивает мышцы так, что фиксирующие ремни жалобно скрипят на запястьях. И… Взрыв! Темноты больше нет. Раскаленное алое облако поглотило все вокруг, сожгло, разметало неслыханной мощью. Спина отрывается от кушетки, выгибается дугой, зависает, вибрируя, будто под током, и падает вниз. Отпустило. Жар быстро сходит. Исчезает, растворяясь в крови. Всполохи меркнут, затухают. Возвращается темнота, по жилам бежит расслабляющий холодок. Дрожь унимается. Все.